На чердаке царил полумрак, на столе Сахи восседал огромный филин, видно решил что чердак – относительно неплохое дупло и теперь сидел в полудреме, отсыпаясь перед ночной охотой. Птица даже не повернула голову, когда я, громко топая, прошествовала к двери в кладовку. Сорвать мешковину не составило труда, с засовом пришлось куда хуже. Его давно не открывали, и он успел покрыться ржавчиной, так что мне пришлось спуститься на кухню и взять у Васены немного масла для смазки. Хорошенько полив им засов, я навалилась на него всем весом и принялась дергать. Смазанная железяка неохотно поддалась, дверца тихо скрипнула и открылась. Из темных недр кладовки на меня пахнуло сыростью и пылью, смешанными с привычным запахом медикаментов.
Я пошарила рукой по стене, отыскивая выключатель, рука влезла в паутину, запутавшись в ней как в вате, я невольно вздрогнула, наконец, маленький рычажок нашелся, и под потолком вспыхнула подслеповатая лампочка, покрытая толстым слоем пыли. Вдоль стен кладовки стояло старое медицинское оборудование. Вот стоит накрытая куском тряпки допотопная стойка лапароскопии, а вот выглядывает из-под клеенки аппарат искусственной вентиляции легких. Дальше еще какие-то аппараты, о предназначении которых можно только догадываться, их описание, наверное, еще можно найти в книгах по истории медицины.
Я подошла к аппарату искусственных легких и стерла с него пыль. «Интересно, – пробурчала я, – это еще работает?» Я притащила удлинитель с розеткой и всунула в нее вилку от аппарата. Машина весело гуднула, с шумом сделала одну прокачку, потом затряслась и, с предсмертным хрипом, обдала меня облаком густого черного дыма, замолчала навеки, вместе с ней вырубилась и лампочка под потолком. Тихонечко сквернословя, я выдернула вилку аппарата и, спустившись вниз, пошарила в Сахином сарае. Выудив из ящика с инструментами мощный фонарь, я вернулась к своим изысканиям. За машинами стоял железный шкаф со стеклянными дверцами, в таких раньше содержалась аптека.
Луч фонаря высветил крутобокие бутылки темного стекла, с едва заметными остатками надписей, но прочитать их не представлялось возможным. Я аккуратно, боясь выдавить стекло, потянула на себя дверцу шкафа, он открылся на удивление легко. Я поднесла фонарь совсем близко к бутылкам, пытаясь разобраться в их содержимом. Вроде какая-то жидкость. На одной из них надпись сохранилась лучше всего, на ней значилось: «Э…р». Что это за зверь такой? Я потянула на себя тяжелую крышку и почти сунула нос в горлышко, хорошо еще, что почти, а не совсем – в бутылке оказался эфир. Я быстро вернула крышку на место и, засунув бутылку в шкаф, решила больше не рисковать и не обнюхивать содержимое. Неизвестно что еще глубокоуважаемый дедуля залил в емкости, так и без носа остаться можно.
В дальнем углу приютился старинный комод, принадлежавший еще моей прабабке. Подтащив к нему какой-то ящик, я устроилась со всеми возможными удобствами. Подняв крышку комода, я установила на столе фонарь и принялась изучать пожелтевшие хрупкие листы бумаги. В большинстве своем это была уже никому ненужная бухгалтерия. Листки исписаны не очень понятным подчерком старого доктора. Вот журнал приемов, записи о больных, еще что-то неразборчивое, нет, это уже не так интересно, я кинула журнал во чрево комода, тетрадка ударилась о дальнюю стенку, послышался щелчок, панелька отвалилась, открывая маленькую нишу. Пошарив в ней рукой, я нащупала толстый прямоугольник бумаги и извлекла его на свет. Это оказался запечатанный конверт, на котором стояло мое имя. Меня обдало жаром, наверное, именно так чувствует себя кладоискатель, внезапно обнаруживший клад. Дрожащими от волнения руками я надорвала краешек. Из конверта выпал листок бумаги, исписанный мелким торопливым подчерком.
«Здравствуй, внучка. Если ты читаешь эти строки, значит меня уже нет. Я знаю, что умираю, знаю об этом уже давно, но никому ничего не говорил, не хотел расстраивать. Мой доктор говорит мне, что сможет меня вылечить, но я-то знаю, что он ничего не смыслит в медицине, и не принимаю его слова в расчет. Ты не успеешь приехать на мои похороны, жить мне осталось несколько дней. Если ты винишь себя в этом, то знай – я тебя прощаю и очень тебя люблю. Главное, чтобы ты просто помнила старого доктора, большего я не прошу, да и не хочу. Я припрятал кое-что для тебя. Небольшая железная коробка лежит под третьим камнем слева от скобы в дымоходе рядом с дверью для чистки дымохода. Это предназначается только тебе, я надеюсь, ты обрадуешься.
Любящий Анечку дед Петр».
Последние строчки поплыли перед глазами, слезы мешали читать. Я вытерла их рукавом и, шмыгнув носом, поднялась и вышла из кладовки, тихо притворив за собой дверь. Глаза натолкнулись на сложенную из камня стенку дымохода. Я знала, где находится та дверца, о которой писал дед. Проведя рукой по камням дымохода, нашла спрятанное между ними кольцо. Упершись ногой в стену, потянула на себя. Тяжелая дверь отделилась от общей кладки, открывая за собой покрытое сажей жерло дымохода. Я оглядела стены, где же это чертово кольцо? Став на край трубы, я одной рукой ухватилась за косяк, а другой принялась шарить по саже. Кольцо я нашла довольно быстро, отсчитала от него три камня. Третьим кирпичом в дымоходе служил срезанный камень, надежно прикрепленный к железной дверце, за которой располагалась узкая ниша уходящая в глубину кладки. Я просунула руку в нишу. Пальцы почти сразу наткнулись на обещанную коробочку, но она лежала слишком глубоко, так что я просто царапала по ней ногтями, а достать никак не могла. Надо поменять руки, правой опереться о стену дымохода, а левой попробовать добраться до клада. Не подумав о возможных последствиях, я нависла над дымоходом. Так дотянуться до коробочки оказалось проще. Я вытащила ее наружу и уже хотела обратным порядком вернуться на чердак, как восседавший на столе филин неожиданно ухнул, перепугав меня. Ноги, стоящие на самом краю на миг дрогнули и я, потеряв равновесие, полетела вниз, прижимая к себе вожделенную коробочку.